Юлий Гуголев

***
То они у Курского кучкуются,
то у Китай-города стоят,
то вдруг одесную, то ошуйцу
как-то слишком пристально глядят.

Шапочки, такие, на затылке,
личики в тон сизого дымка,
геотэг – не то чтоб прям’ «Бутырки»,
но – категорически «за МКАД».

То у них вдруг сбор на трех вокзалах,
то у них в автобусах биток.
И хоть они едут все на запад,
всё равно приедут на восток.

Всё-то у них сумки да пакеты
или рюкзаки да вещмешки.
Я у них спросить боюсь про это:
Что же вы везете, мужики?

Вот они стоят себе и курят.
Что везут – читается в глазах.
Ох, они еще набедокурят,
если кто воротится назад.

А в пакетах и спортивных сумках
или в рюкзаках и в вещмешках
ну ничего такого, чтобы в нас, придурках,
навсегда застыл бы этот страх.

***

Нет такого предмета, который
не подошел бы еврею для фамилии.
А.П. Чехов. Из записных книжек

Свидетелями – Глухов мне и Льгов.
Не знаю, кто там хвоен, кто ольхов.
Каких только фамилий не бывает!
Так ткнешь, к примеру, пальцем в потолок,
придумаешь «Альбина Альпеншток»,
а кто-нибудь сидит уже, икает.

Есть надписи на некоторых могилах,
читаешь, но поверить им не в силах,
как на табличках некоторых квартир.
Вы думали, что это смерти спальня,
но черным бархатом обита готовальня,
в которой Ластик, Циркуль, Транспортир.

Малаховка. Как эти встречи кратки.
Пусть не соприкасаются оградки,
но в мыслимом пути день ото дня
вдруг замираешь посреди дороги,
то Веприк тебе кинется под ноги,
то Саламандра прыгнет из огня.

«Перемываем кости стариков, –
перловцев, салтыковцев, востряков».
Есть разные услуги в этой сфере.
И чем стоять, склонившись, как гоплит,
ты лучше подойди к одной из плит, –
к той, что лежала раньше в нашем сквере.

Лежит плита. Есть буквы на плите.
Какие буквы? Ну, совсем не те,
что папа называл мне на латыни.
Ни бе ни ме, ни ку, ни дубль вэ,
они видны в листве, в снегу, в траве.
Плиты уж нет, но буквы там доныне.

То место, где мы над плитой стоим, –
для нас не ставший домом чей-то дым,
попавший в бульбулятор каждой лужи.
Да ты не бойся, просто загляни,
мы – не одни, точней – не мы одни.
Закрой глаза, вдохни его поглубже.

Дышу, дышу, но помню только «ламед».
Естественно, с таким-то делами
что скажешь, если выстроен твой дом,
и детский сад, и кинотеатр «Киев»,
и все они стоят себе такие
на кладбище еврейском и чумном?

И как тебе отныне спится? Сладко?
Когда ты знаешь, что твоя кроватка
и та кровать, в которой ты зачат,
скрипя, словно обозы да составы,
плывут от Дорогомиловской заставы,
а из земли те буковки торчат.

Так вот твоя награда, медалист:
последний лист летит на Middle East.
А кто-нибудь глядит из-за Можая
и думает, что ты припал к корням,
а это черви делают ням-ням,
вершки и корешки перемежая.

Что ни спроси, любой ответ убийствен.
Как носишь ты меня, земля убоин,
гробов отеческих кочующих основ?
И вот плывешь себе средь темных истин,
не зная, кто там хвоен,
кто там листвен,
кто вербен, кто осинов, кто соснов.