Мила, вы учились в Литературном институте на семинаре Руслана Тимофеевича Киреева, который сейчас называют звёздным. Оттуда вышли такие писатели как Данила Давыдов, Светлана Богданова, Максим Скворцов, журналист Анна Каретникова, блогер Кирилл Куталов – ну и вы сами, конечно. Чем этот семинар так отличался от других, если воспитал столько звёзд?

 

Признаться, трудно уже определить, «из какого сора» сложилось то, что теперь обозначают как особенное, ни на что не похожее или, как вы говорите, звездное. Для меня звездное – это что-то далекое, непонятное и слабо мерцающее. Мы же в свои двадцать лет были обыкновенными. И все у нас было обыкновенно. Как у других.

Единственное, что нас объединяло – это желание заниматься литературой. Мы были одержимы этим желанием. Проглатывали ненасытно все то, что было написано кем-то и когда-то, до ночи засиживались друг у друга в гостях, проживая время наших жизней в спорах о литературе, о кино. Ничего другое не было нам больше интересно. А между этими страстями протекали события нашей жизни, не такие уж важные и значительные, как литература. Но если спросите, любили ли мы, мечтали, сходили с ума от счастья – да, все это было, конечно. Но комментарии Джойса и письма Кафки были для нас важнее.

Я не считаю, что мастер в литературном институте как-то особенно повлиял на мою творческую судьбу. Конкретно в моем случае, наверное, как раз наоборот. Пребывание на студенческой скамье требовало соблюдения каких-то правил, субординации, ощущения границ. А мне в двадцать лет хотелось свободы, в которой берегов, конечно, видно не было. И очень часто – в ущерб себе.

Однако у меня была среда - особая, удивительная, притягивающая, как магнит. Это не значит, что без нее не было бы меня и моего творчества. Но, благодаря этой среде, я стала другой. До сих пор очень люблю всех тех людей, которые учились в те времена со мной и составляли центр моей жизни. А многое из того времени помню до мелочей. И вовсе не потому, что у меня какая-то особая память, нет. Просто эти люди во многом сформировали меня. Они – часть меня. Они – во мне. Является ли это чем-то особенным, чего не было у других? Не знаю. У меня было так. И я благодарна судьбе за все эти встречи.

 

Банальный вопрос, но со скольких лет начался ваш творческий путь? 

​

Смотря что мы станем подразумевать под творчеством. Если говорить о нем в широком смысле, то сочинять я начала года в три, когда родители возили меня на выходные к бабушке, у которой стояло пианино. Оно закрывалось на ключик. В моменты великодушия бабушка отпирала инструмент и пускала меня «побренчать» по клавишам. Это были, конечно, безумные сочинения. И они не были сохранены. О чем я до сих пор сильно жалею. Потом пианино переехало в дом моих родителей. И сочинение музыки лет на десять стало моей страстью.

В школе класса со второго начали отмечать мои сочинения, которые отличались от всего того, что писали мои одноклассники. Учителя литературы делали акцент на том, что у меня есть склонность к написанию текстов и рассылали мои тетрадки по разным инстанциям. Но я относилась этому без внимания.

В подростковом возрасте я решила, что буду писать стихи. Но кто же их не пишет в 15 лет? Тогда один из моих друзей, который был не таким беспечным, как я, а напрямую связывал свою будущую жизнь с большой литературой, и вообще считал себя воплощением Байрона, отвел меня в местное представительство Союза писателей. И там взрослые, лысые поэты впервые озвучили, что мои сочинения и правда похожи на стихи. На волне этих дифирамбов я написала года за два около ста стихотворений. И, едва получив в свои 16 лет первый паспорт, купила без согласования с родителями билет на самолет и отправилась со стихами подмышкой в Москву. Разузнав адрес Литературного института им. Горького, я направилась прямо туда. Во дворе усадьбы столкнулась с каким-то студентом, который в моих глазах был тогда будущим Пастернаком или Мандельштамом, передала ему свои творения с напутствием «покажите самом лучшему мастеру» и с чувством исполненного долга уехала домой. Восторженного письма из Москвы от лучшего мастера я ждала

целый год. Не дождавшись, снова поехала в Москву. Но теперь уже официально. Мои стихи посмотрел здравствовавший тогда еще Юрий Левитанский, который сказал: «Если та энергия, с которой вы пишете сегодня, не растеряется в вашей жизни, вы сумеете стать поэтом». Его слова так подействовали на меня, что стали моей точкой отсчета и… моим прыжком из музыки в литературу. Постепенно проза вытеснила во мне поэтическое начало. И все, что я сегодня пишу, больше не рифмуется. Хотя, по моему убеждению, стихи по-прежнему живут в любой моей строчке.

 

Прозаика всегда интересно спросить – писали ли вы стихи? И если да, что обусловило выбор прозы?

 

О том, что литература началась для меня именно со стихов, я сказала уже чуть раньше. А вот почему проза стала мне ближе, расскажу дополнительно. Мне было лет восемнадцать. Я обитала уже в Москве. И у меня был друг, который жил с книжкой подмышкой. Он таскал книги с собой повсюду – в кинотеатр, на пляж, на свидания и, конечно, в метро. Он всегда читал в метро. Я часто становилась его спутницей, и мне было скучно трястись в вагоне, наблюдая, как мой единственный собеседник сидит, провалившись в книжку. Тогда он совершил благородный поступок – стал носить с собой две книжки. Одну - для себя, другую - для меня. Так благодаря ему на меня свалился сборник новелл Сартра «Стена». Это был шок. Ничего подобного я до этого не читала. Идея превращения человеческого существования в абсурдный фарс сразила меня наповал. Помню, как я закончила читать «Стену» в двух станциях до нужной мне остановки метро, оторвала голову от книги и стала рассматривать людей, сидевших в вагоне напротив меня. Смотрела и никак не могла понять, почему я стала видеть их всех иначе – с изнанки, с другой стороны. Меня не отпускало потрясение, что эту идею можно передать через литературу. При этом мне показалось, что ябмы с амфибрахиями тут лишние. Слово, ничем не скованное, ни с чем не связанное – только одно оно необходимо для того, чтобы подобную идею отобразить.

С тех пор прошло много лет. В собственном творчестве я перепробовала разные жанры и стили. Но всякий раз, когда мне на глаза попадаются мои тексты из прошлого, я вижу, как сквозь них проступает та книжка, потрясшая меня когда-то в метро.

​​

Какой стимул изначально лежал в вашем творчестве – стимул писать стилистически безупречные тексты или предлагать читателю увлекательные и нетривиальные сюжеты? А может, и то, и другое?

​

Ни то, ни другое. С помощью текста мне всегда хотелось поговорить с другими людьми. А вернее, с другим человеком. Потому что разговор для меня сводим к наличию одного собеседника, на котором я могу максимально сосредоточить свое внимание.

Сколько помню себя, я всегда писала дневники – толстые школьные тетради без рисунков и фотографий. Только текст. Я теперь не уверена, можно ли было называть их дневниками? Потому что написанное я давала читать близким людям. Как будто, давая, предлагала им важный для меня разговор. Читатель был моим собеседником, моим другом. Может быть, поэтому во всех моих текстах – от рассказов до сценариев – я всегда сохраняю открытый финал. Я как будто оставляю моему собеседнику, моему читателю возможность высказаться, ответить мне.

У меня дома, кстати, есть огромный архив, в котором я храню переписку со своими друзьями за многие годы. Казалось бы, что интересного в эпистолярном жанре? Я написал о погоде тебе, ты написал о своем настроении мне. И все-таки для меня это – тоже литература, в которой текст не придержан никакими стилистическими и жанровыми нормативами. Он свободен, он – тот самый разговор, но разговор текстами.

 

​Каковы были ваши ориентиры в литературе, когда вы начинали писать?

 

Еще в школе на меня непонятно откуда свалился томик поэзии серебряного века, изданный в Берлине 1922 года и напечатанный со старой дореформенной орфографией. На дворе стояли восьмидесятые. И многих фамилий из этого сборника, понятное дело, никто еще не знал. Но мне так понравилось все, что в нем было написано, что потом, на протяжении многих лет, я одержимо выискивала любую информацию, связанную с серебряным веком, судьбами этих поэтов, их эмиграцией.

Потом, уже на исходе моих школьных лет, кто-то из друзей дал мне «Весну в Фиальте» Набокова. Мне пришлось перечитать текст три или четыре раза, прежде чем я перестала спотыкаться о многоярусные тропы. И вот тогда… Тогда мне открылось нечто новое и потрясло настолько, что Набоков до сих пор является для меня самым вдохновляющим автором.

Потом в моей жизни появился Бродский. Да так и остался в ней навсегда. Помню, была зима 1996 года. Я шла из Литинститута домой, в  ушах – наушники с какой-то радиоволной. И вдруг оттуда сообщили, что Бродский умер. Я села на скамейку. И так сидела, не чувствуя холода, часа два. Смотрела бесцельно на падающий снег, снующих по Тверскому прохожих. А в голове крутилась только одна мысль: как же можно теперь жить без Бродского… Я до сих пор многое вижу его глазами. Венецианская водичка, которую он любил, Набережная Неисцелимых и Сан-Микеле – вообще для меня место силы. Как, впрочем, и Сент-Женевьев-де-Буа. Для меня вообще человек, оторванный от своих корней, теряющий свою идентификацию и сражающийся из последних сил за то, чтобы остаться собой, - самое интересное - как в жизни, так и в искусстве.

В конце девяностых в России появилось много переводной литературы.

Благодаря этому, меня бесконечно увлекла европейская литература ХХ века с ее новаторскими поисками - Пруст, Джойс, Кафка. Еще позже – литература абсурда и магический реализм. Борхес до сих пор – один из моих любимых авторов, которых я читаю перед сном. Многие из его героев мне потом снятся.

 

А из современных авторов сейчас кто близок?

 

Я бы не сказала, что кто-то из нынешней российской литературы мне особенно близок. Хотя бы потому, что я уже давно не живу в России и не дышу этим воздухом. Для меня российская действительность – это в некотором смысле старый фотоальбом, хроника. Но это не значит, что я не читаю того, что пишут сегодня в России.

Российской литературой можно сегодня объесться. Поэтому я читаю много и бессистемно. Часто даже  не дочитываю до конца. Но причина не в том, что литературы много. А  том, что чтиво оставляет меня часто равнодушной, поскольку в массе своей оно перестало коррелировать с душевной (я уж не говорю – духовной) практикой человека. Теперь многие считают, что книга – один из способов занять время, скоротать час-другой между насущными делами. На первый план выдвигается сюжет, который должен «зайти» и «не отпускать» до последней строчки. При этом художественное своеобразие текста не важно. А уж что там хотел сообщить читателю автор, вообще не имеет значения. Мне такая литература не близка. И выловить в этой мутной воде действительно хороший текст сложно. Но я с интересом слежу за творчеством целого ряда российских авторов.

 

​У нас есть эксклюзивная информация, что в годы учебы в Литинституте вы совместно со Светланой Богдановой написали цикл коротких рассказов, в котором описывали ваши сновидения. Вы относились к этому тексту как к игре, к эксперименту или как к серьезной части вашего творчества?​

 

С самого начала это был чистый эксперимент – и соавторства, и самой идеи. Так случилось, что почти целое лето мы прожили в одном доме. И все делали вместе – занимались бытом, гуляли, смотрели по вечерам на закат солнца. Но самым главным в нашем эксперименте были разговоры – от потока сознания до обсуждения прочитанного. Потом мы ложились спать. И наутро пытались зафиксировать, что каждый из нас увидел во сне. В итоге получился переплетенный из сновидений двух людей текст, который оказался любопытен, прежде всего, проникновением в мысли и эмоции друг друга.

По сути это было чистой воды хулиганство. Мы ни в коем случае не претендовали на серьезный литературный текст. Но то, что из этого эксперимента вышло, показало нам, насколько важным и трепетным может оказаться то, что окружает писателя в его повседневности, насколько это может вдохновить или повлиять на него.

Я не призываю, конечно, к таким опытам. В другой ситуации и у других авторов он может оказаться неуместным. Ведь каким бы ни было соавторство, оно нуждается в совпадениях, параллелях и даже, если позволите, мистических связях. И это совпадение, эту связь с другим автором я чувствую до сих пор. Как будто какой-то общий текст, вне зависимости от наших желаний, продолжает писаться где-то внутри меня. И бог знает, сколько исписано уже черновиков.

 

Влияет ли на вас современная социальная действительность или вы только живете в ней как обычный человек?

 

Я вообще стараюсь жить, как обыкновенный, очень обыкновенный человек. И чем меньше вокруг меня социальной действительности, тем лучше. Но так было не всегда. Когда-то давно, в ранней юности, мне очень хотелось славы. Потом - признания. Еще позже – всего лишь понимания и чуткости тех, кто мне не безразличен. А теперь и того меньше. Достаточно пустой комнаты с окном, открытым в сад. В связи с этим я всегда вспоминаю признание знаменитого американского драматурга Аарона Соркина, который сказал, что хотел бы поселиться в гостиничном номере, дверь в котором никогда бы не открывалась. Он сидел бы там и писал свои тексты. Потом подсовывал бы их под дверь, и взамен этих текстов ему оставляли возле дверей еду. Считаю, что это идеальная для писателя мечта.

​

Чем отличается жизнь русского писателя за границей? Влияет ли на творчество отсутствие русского языка или это компенсируется общением в интернете?

 

Кто-то из русских писателей, вынужденно эмигрировавших в Европу лет сто назад, сказал примерно так: кто теряет свой родной язык, тот теряет свою идентичность. В общем-то, я согласна. Так оно и есть. Но моя эмиграция не была вынужденной. Я знала, что именно потеряю и зачем. Поэтому шла на переезд из одной страны в другую вполне осознано. И была готова к тому, что будут какие-то потери. Тем не менее, живя здесь уже много лет, я чувствую себя гостем. Потому что никогда не отказывалась от своего языка, культуры и не была вынуждена перейти в собственном творчестве на другой, неродной мне язык. Так что в моей ситуации все добровольно. К тому же в Берлине, в котором я живу, обитает огромное количество русскоговорящих людей. Русский тут можно услышать на каждом углу. Кроме того, существует русское телевидение, радио, журналы и даже сообщества русских литераторов. Они, конечно, не имеют ничего общего с той традицией, которая существовала здесь век назад. Но это, тем не менее, попытки сохранить национальную идентификацию, русскую культуру за рубежом.

Никакое общение в интернете, конечно же, не может заменить живого общения как с представителями русскоязычной культуры, так и просто с носителями родного языка. Но существуют книги – они в наибольшей степени поддерживают меня в теперешней жизни.

Влияет ли на творчество отсутствие русского языка? Скорее, влияет отсутствие привычной среды, в которой я выросла и сформировалась. Но тут ведь тоже не пустыня. И тоже есть среда. Она другая, но не менее интересная. И, живя тут, я чувствую, как балансирую между этими средами. И смотрю на них под каким-то совершенно новым углом зрения, находясь одновременно и внутри, и снаружи. Это весьма интересный опыт. И он дает творчеству новые идеи.

 

Ну и снова банальный вопрос, но не задать его нельзя – каковы ваши творческие планы?

 

Говорить о собственных планах одновременно и ответственно, и бессмысленно. Потому что планов всегда много, но половина, как ни крути, так и останется планами. Мы живем в такое быстро меняющееся время, когда сегодня отменяет вчера, а завтра отменяет сегодня. Поэтому трудно сказать, на что в ближайший год или даже пять лет хватит у меня вдохновения и сил. Но самыми ближайшими планами поделиться, пожалуй, могу.

Сейчас я работаю над романом о человеке, моем современнике, который под воздействием обстоятельств, случившихся в его семье, не может больше оставаться тем, кем он был раньше. Попытки выбраться из этого лабиринта и вернуть себя, прошлого, заканчиваются для него полным крахом. А начать жизнь с чистого листа представляется ему самоубийством. Мне бы очень хотелось, чтобы эта работа в итоге смогла отыскать свой путь к читателю, потому что те эмоции и размышления, которые есть в романе, сегодня для меня очень важны. И хотелось бы ими поделиться с читателем.

Помимо этого, я продолжаю работать в кино, пишу сценарии. Моя большая мечта – увидеть наконец на экране полнометражный фильм по одному из моих последних сценариев, который затрагивает актуальную на сегодня тему современных войн и их влияния на внутренний мир человека.

А еще мы с моим 9-летним сыном пишем сказки и планируем в ближайшее время издать их одной книжкой с красочными иллюстрациями.